ПИТЕР - ВАЛААМ
Неулыбчивое небо висит над маленьким питерским аэродромом. Сырой ветер налетает порывами, гнет и треплет пучки желтой травы, торчащие из замерзших луж. На самом краю взлетного поля, среди зернистых куч весеннего снега нас ожидает видавший виды вертолет. Из оранжевого автобуса послушники молча переносят в его салон бесчисленные узлы и чемоданы. Поверху догружают картонные ящики с марокканскими апельсинами. Салон постепенно приобретает вид запущенного склада. Не верится, что вертолет сможет оторваться от земли. В заключение за задними креслами аккуратно устраивают большую икону, обернутую в чистую мешковину. Из-под нечаянно отогнувшегося сверху уголка ткани становится видна благословляющая рука на свежей позолоте.

Натужно прокашляв, запускается мотор. Вертолет трясется, дребезжит, будто готов развалиться на алюминиевые листы и прочие запчасти. Машина трудно отрывается от земли, зависает, и вдруг успокаивается, гудит теперь ровно и надежно. Земля убегает назад и вниз. Проносятся последние пригороды и дачные поселки. Влечет нас металлическая стрекоза над белыми без следов полями болот, над лесами из спичечных деревьев, над венами замерзших ручьев и речушек. Наконец уносится назад широкая ледяная кромка южного ладожского берега. Распахиваются небо и стальная водная гладь без горизонта и, кажется, что уже не летим мы, а зависли в фантастическом светящемся пространстве. Наскакивает из сияния снеговая туча, запутывая реальность близко волнующимися крупными хлопьями. Время останавливается…

Очерченный по контуру ледяным припоем Валаам возникает внезапно - вертолет словно выскакивает над островом из белой пустоты. Теперь все происходит стремительно, словно замершее над озером время опомнилось. Мы закладываем вираж со стороны Дивного острова, снижаемся над Преображенским собором и как-то очень быстро опускаемся посреди большой поляны у работного дома.

Вертолет встречают монастырские насельники, продавец магазина, почтальон. Группками стоят поодаль любопытные жители поселка. Это первый рейс за три темных зимних месяца, наполненных призраками с телеэкранов и отстраненными радиоголосами. Продавец заглядывает в салон, прикидывая количество прибывшего товара. Почтальон забирает старые и новые письма и газеты, чтобы, оправдывая свой хлеб, соединить разорванное зимою течение жизни. Монастырю достаются заморские цитрусовые витамины, без которых трудно проходить Великим постом. Но главный груз для него - икона для восстанавливаемого соборного иконостаса.

Мы размещаемся в одноэтажной деревянной гостинице, где селят паломников и трудников. Сейчас тут немноголюдно, не то, что летом. Здесь из единственного крана течет ледяная вода, а в нашей комнатушке чуток теплеет лишь, когда затопишь прожорливую голландку. Нас сразу навещает молодой послушник, добрый знакомый по Ниловой пустыне, что на Селигере. У него открытое лицо и прозрачные, ребячьи глаза. В своей серой поношенной рясе, в лихо скошенной набок скуфейке, он будто сошел с дореволюционной фотографии.

Старые фото всегда поражали меня иным достоинством в лицах, будто известно было тем давним людям нечто, нам недоступное. Редко сегодня в городах такие встретишь. Только малые дети и беременные женщины светятся ещё среди серости. А в Валаамском монастыре – пожалуйста. Будто не было годов воинствующего атеизма, не рушили монастыри, не жгли иконы, не зарывали заживо в землю священников наши отцы и деды. Природа души славянской всегда тянулась на духовные корни, без которых чахнет и погибает наш дух. Из последней грязи глаза к небу поднимала.

Говорили мы с послушником о многом: об экуменизме, против которого резко выступили валаамские монахи; о явных приметах приближения конца света; о проблемах с жителями поселка, много пьющими, что стало особенно заметным на фоне возрождающегося монастыря. Засиделись за разговорами и чаем. Уже к ночи послушник пригласил нас в собор на обряд пострига. Предупредил, чтобы не шумели на балконе, не пыхали фотовспышками, а вели себя подобающе месту и ситуации.

ПОСТРИГ

Великопостной ночью собралась братия, чтобы приобщить к монашескому образу двоих послушников. Нижний храм огромного Преображенского собора растворяется в темноте, словно простирается сейчас далеко вширь и ввысь. Пятнышками светятся лампадки на иконостасе, вторясь в золоте нимбов. Монахи в черных рясах и клобуках растворяются в темноте и лишь горящие в их свечи руках являют бороды и склоненные лица. Вся братия собралась справа, около раки над мощами основателей монастыря преподобных Сергия и Германа. Столбовым древним распевом хор просит благословения святых на принятия в обитель новых иноков. Строгие чистые мужские голоса наполняют хрупкое безмолвие ночи, древним мотивом соединяя времена. Он таинственно цепляет сердце, поднимая в глубинах его неизвестные ранее чувства - умиления и покоя. Земля постепенно теряет свою власть и кажется, готова душа в эту минуту примириться с Творцом. Будущее видится светлым и осмысленным, а прошлое представляется как бы - чужим, далеким, скорбным и досадным. Непонятные слёзы наворачиваются на глаза. Какие-то незнакомые, неожиданно радостные, неожиданно светлые слезы. Так вот она, оказывается, где душа. Тоскует в груди, рвется ввысь, просится домой.

Появляются облаченные в длинные белые рубахи постриженики. Упав на пол перед ракой преподобных, молят они святых о помощи и вразумлении. Братия выстраивается в узкий коридор, и постриженики теперь ползут к алтарю, - светлое движение в желтых отблесках свечей. Грустным распевом провожает их хор. Раскинув руки крестом в стороны, смиренно распластываются они перед солеёй. Наступает страшное, наступает их смерть для жизни земной и похороны, и потому так тихо и скорбно звучит теперь голос хора.

Каждое действие в церковных таинствах наполнено смыслом, и мы верим, что всё сокровенно происходит одновременно и в мире духовном. Вот игумену подают ножницы на серебряном подносе. Приступая к обряду, он как бы случайно роняет их на пол, будто давая постриженикам шанс вернуться в мир, отказаться от монашеского подвига. Кажется, что руки его ослабли от понимания важности происходящего. Трижды это повторяется, и трижды поднимая ножницы, постриженики возвращают их игумену. Всё. Теперь нет обратного пути. Игумен срезает с их голов несколько прядей волос, теперь реально «постригая» их, и нарекает новые имена. Он произносит: «Савватий», и исчезает светский фотограф Сергей, а рождается инок Савватий. Умирает и музыкант Федор, рождаясь иноком Ферапонтом. Ничего не случилось ужасного, ведь это чудесное рождение после смерти. Это рождение в жизнь истинную и царство, что не от мира сего. Возвышенно звучит теперь голос хора, и грусть сменяется радостью. Братия обступает новопостриженых, облачая их в мантии и клобуки. Появились у России два новых молитвенника. Начинается долгая благодарственная служба.

Впервые присутствовавшие при таинстве монашеского пострига притихшими возвращаемся мы в гостиницу. Умиротворение разлито в ночной природе: лишь снег похрустывает под ногами и звезды молча мерцают в вышине. Кажется, что деревья протянули к небу ветви, молча продолжая церковную службу. В сумраке нашего гостиничного коридора слышится чья-то тихая молитва. «Всякое дыхание да славит Господа».

Долго не удается заснуть. Горячо на сердце. Все думается, а что же это были за парни, откуда, почему? И много еще разных мыслей ворочается в голове, пока сон ни размывает их мягким течением.

ПРОГУЛКА
Утро следующего дня явилось прозрачным, предвещая солнечный день. За ночь чуть подморозило лужи, ледком сковало подтаявший снег. Воздух на вдохе колючий и бодрящий. Остро пахнет пихтой и еще чем-то, знакомо весенним, будто бы даже мокрой зеленой травкой. Дровяным душистым духом тянет от топящихся печей, и все это вместе создает настроение радостное, здоровое. Свежо, словно родилось всё заново в это утро и можно вместе начать жизнь сначала...

В монастырях не бывает завтраков, и до обеда нас благословляют познакомиться с Валаамскими архитектурными достопримечательностями. Навещаем вначале необъятный верхний храм Преображенского собора. Он до купола заполнен строительными лесами. Грандиозный даже по столичным меркам храм в скорбном состоянии. По стенам седые бороды изморози, фрески растрескались и осыпаются на мозаичный пол цветными чешуйками. Но нет пока ни сил, ни средств на восстановление.

Получше выглядит внутри церковь святителя Николая на ближнем Никольском ските. Построенная в 1853 году на деньги купца Н. Солодовникова, она стоит просторно на высоком островке у входа в Монастырскую бухту и первой встречает приходящие пароходики. Белая, с ослепительно золотой маленькой луковкой, в облике своем церковь чем то неуловимо схожа с обликом самого святителя Николая – покровителя путешествующих по водам. Александр Дюма, этим путем прибывший в прошлом веке на остров, так отозвался о творении лучшего, по его мнению, тогдашнего архитектора Горностаева: «Это был первый увиденный мной в России памятник, который меня полностью удовлетворил».

Много государственных денег съела в свое время реставрация. Она, конечно, спасала памятники, но и обращалась бесконечной историей. Как-то не ясно виделась безбожникам дальнейшая судьба отреставрированных церквей. Поэтому логичнее было никогда не заканчивать ремонт. А на Валааме виною затянувшихся работ стала ещё и дивная природа, идеальная для отдыха. Из года в год в начале лета, сами, и с семьями, появлялись реставраторы на острове, собирали ягоды и грибы, пили выданный для работы спирт, и вели долгие, томные разговоры о странной духовности, намешивая в кучу магию с буддизмом с иудаизмом. Но понимали своё счастье, и благодарили какого-то своего бога за шанс пожить в святом месте. И казалось им порою, что кайфу не будет конца.

Когда работники Валаамского музея стеною встали против возвращения Валаамского монастыря церкви, была здесь понятная логика. Не нужны им были здесь настоящие хозяева. Полюбилось им зыбкое, тепленькое безвременье с гитарным перезвоном по ночам. Вот ведь как бывает, а ведь наши люди, российские, образованные, и многие даже крещеные.

В маленькой домовой церкви Никольского скита, насельники показывают нам лики святых, сохранившиеся под толстыми слоями краски на стене. Они называют это чудом. Рассказывают ещё, что когда закрылся продуктовый магазин, устроенный в алтаре главного собора, обретели много больших храмовых икон. Из них были сколочены магазинные перегородки. И тоже называют это чудом.

Поднявшись под крышу скитского дома, мы неожиданно оказываемся в «студии звукозаписи». Это большая, обитая некрашеной вагонкой комната с современным электронным оборудованием. Здесь иеромонах Герман, бывший в миру музыкантом, впервые в цифровом формате воссоздавал широко известные старинные Валаамские духовные песнопения. Это тоже чудо, но уже новых времен монастыря. А каким невиданным чудом стало первое место в Сортавальском районе, заслуженное детским хором воскресной монастырской школы. Зная не понаслышке тревожный островной контингент, с трудом поверили в такое работники районной культуры.

Мы задерживаемся у большого каменного поклонного креста на Никольском острове. Иеромонах Исидор рассказывает здесь назидательную историю о смерти. «Умирала некая женщина и попросила принести ей любимое бальное платье. Платье было доставлено и, взявши в руку краешек действительно прекрасного шитья, испустила она дух. Рука же покойной сжимала ткань так крепко, что взрослый мужчина не смог её разжать. Пришлось резать платье и хоронить женщину с лоскутиком ткани в руке. А вот, тут, отошел к Богу наш старец монах, а пальцы его правой руки сама всё складывались и складывались для крестного знамения. Развернут ему пальцы, что бы свечку вставить, а они наново складываются. Так и схоронили его. Вот и выходит, что ничего не унесешь с собой на Суд, лишь праведность да молитву».

История, рассказанная во время, и в месте подходящем, запала в память, помогла потом многое понять из монастырской жизни. Будто вручили здесь ключ, а дальше, мол, - глядите сами. Соображайте – для чего в пост круглосуточно читается Псалтирь, зачем с молитвой работают и едят, зачем причащают, постригают и крестят. Зачем всё тут?

Светило солнце полудня. Синий лед сковывал каменные берега Монастырской бухты. Стволы сосен золотились на фоне индигового неба. Стих ветерок, и в золотистом воздухе над покоем далей разлился серьезный звон большого монастырского колокола. И чистая благодать наполнила весенний пейзаж, придав ему неведомый ранее нами смысл.

КРЕЩЕНИЕ

На следующий день мы стали участниками крещения, совершаемого иеромонахом Петром у церкви Смоленской Богоматери, построенной в 1917 году по проекту великого князя Петра Николаевича. Полуразрушенная, стоит она над внутренним Московским заливом среди сосен острова Скитского. Крещаемый Андрей – наш вертолетный механик из Петербурга. Прорубь вырубили напротив баньки, где пока прогревался Андрей. Отец Петр неспешно переоблачился в светлый священнический наряд. Лишь черный клобук с кисеей указывали, что он не простой священник, но ещё и монах.

Начался долгий молебен для освящения вод. Среди белой тишины льда, снега и леса отец Петр пел, читал что-то из раскрытой книги, крестил простор на все четыре стороны. Вокруг было невероятно ярко от бликующего снега. Небо светилось за тоненькой дымкой. На каменных грядах залива, участвуя в молебне, молча стояли столетние сосны. В почтении склонили они свои вечно зеленые ветви. Когда отец Петр трижды освятил крестом воду в проруби, подошли летчики и стали полукругом. Начался сам обряд крещения, и вместе со священником, все мы теперь молились о рабе Божьем Андрее, прося принять его и простить прегрешения, «вольные и невольные». Он и сам уже был здесь, в накинутом на голые плечи ватнике, в валенках на босую ногу, с румяным от жаркой бани лицом.

Наша группа среди эпического Валаамского пейзажа представляла патриархальную картину. Словно шли съёмки фильма о древней Руси. Но это было не кино. Присутствующие прониклись серьезностью действия, стояли сосредоточенные и даже чуть суровые, подстать окружающему пейзажу. Наверное, так крестили язычников преподобные Сергий и Герман. И показалось вдруг, что сами святые незримо участвуют в таинстве, легким дуновением ветерка касаясь страниц Евангелия.

Андрей сбросил ватник и летчики опустили его, держащегося за шест, в густую, ледяную воду. Отец Петр, положив руку ему на голову, и трижды погружая, трижды же произнес: «Крещается раб Божий Андрей. Во Имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь». А «аминь» здесь означало – да будет так навечно.

Андрей надевает длинную белую рубаху и оборачивает голову полотенцем. Мы переходим в маленькую часовню Смоленского скита для совершения благодарственного молебна. Лицо Андрея, всё в каплях воды, стекающей с мокрых волос, сияет как у новорожденного. А что же собственно произошло? Смыла освященная вода первородный грех, и родился человек заново для жизни чистой, и дан ему шанс для спасения души. Вот и всё. А что пожелал он покреститься именно на Валааме - так кто бы ни пожелал?

Мы поздравляли новокрещенного и немного завидовали ему. Нас тайно крестили в младенчестве наши бабушки, и детская память не сохранила такого важного для жизни момента. Теперь, будто и сами мы немного «покрестились» в студеных этих ладожских водах. Теперь уж не забудем никогда.

Источник: http://wildrussia.livejournal.com/31094.html