Дикая природа абсолютно самодостаточна и в человеке не нуждается. Нет нам законного места в её выверенных «пищевых цепочках», словно гости мы незваные на этом свете. Исполняя извечный круг, природа без устали просыпается, любит и цветет, рожает, и завершив циклы, засыпает на зиму. Весной, выполняя однажды данный приказ, известными путями прилетают с юга птицы, рыбы приплывают в мелкие ручьи... Так было всегда, и так будет до конца мира. Жизнь природы сложна и проста одновременно, но нет для нас ничего загадочнее бесконечных вариантов этой простоты. С годами всё больше сомневаюсь, что сложилась так волей слепого случая.

Тесно на земле, вот отчего так расточительна природа, и одновременно - жестко экономна. Каждую секунду вступают в спектакль миллиарды существ, но немногие герои доживут до заката. Главный подарок и богатство – жизнь. Движется к моему костру жук-прыгун. Немного пробежит, а потом прыгает. Он замешкался, а я неловко шевельнул ногой. И жук прыгнул в огонь. И сразу сгинул. Такой у него внутренний приказ – прыгать. Не выручил на этот раз…

Волнуются весенние волжские воды. Жадно пьют её деревья и травы, в закрытых почках пестуя будущие листья. Жужжит ранний шмель, кричат в голых кронах птицы, и ворон ломает клювом крепкие ветви для гнезда… Поле мощной энергии пронизывает все вокруг. Мы её чувствуем, не скрыться нам от весны никуда.

Река раздалась вширь, и в сильном, мутном потоке несет в дельту сухие деревья и прошлогоднюю листву вперемешку с пластиковыми бутылками. В воротниках бурой пены проносятся колючие, путаные острова – мертвые воспоминания прошлой осени. Не плещет ночами рыба, ушла в разливы и ерики, гуляет на мелководье в бесшабашных свадебных танцах. Кипит там вода от режущих её плавников. Стайки воблы резвятся в притопленной траве, а поглубже мелькают тени огромных лещей и сазанов. Многие приплыли сюда играть из Каспия. Каждую весну поднимаются они вверх на теплые разливы. Стою по колено в воде, а вокруг шустрят разные рыбы. Если замереть, то они начинают тыкаться в ноги. Длинная, узкая щука косит издали большим глазом. Мы глядим друг другу в глаза. Где, когда ещё можно обменяться взглядом с осторожной рыбой?

Стремительно разгорается зеленый пожар весны с тревожным небом, с быстрыми сменами жары на холод, с клейкой влажностью юных трав. В пустых кронах путается нежный, салатный туман детских листиков. Но пройдет несколько дней, и у деревьев появится тень. С гортанными криками взбивают гладь заливов красавцы-селезни. Взмывают круто в небо, чертят сумасшедшие виражи и снова - в бой. А по небесной степи бродят дальние грозы с занавесями дождей. И каждая громыхает солидно, серьезно, вывешивая в янтарном вечернем свете богатые радуги.

Весна в пойме совершается независимо от политиков и олигархов, и даже - от жителей ближайшей деревни. Мощнеет и ширится половодье, гудит река. Уже затоплены ближние луга, не пройти там в болотниках. Прибрежные ивы по плечи торчат из журчащего в их ветвях течения. Струйки свистят, искрятся на солнце пьянящей радостью. Водная гладь теперь подстать степи, разлилась до самой Калмыкии. Страшно даже представить, как уносит меня половодье ночью вместе с палаткой. Делаю заметки прутиками по границе разлива, прикидываю срок, отпущенный мне на этом маленькой шапочке. Немного выходит времени.

С большой водой являются чайки, словно тут для них теперь море. Они орут, толпятся в небе, шумно плюхаются с высоты в новые разливы. Неизвестно откуда взялись полчища разнокалиберных лягушек. Они теперь повсюду – скачут в траве, плавают в ериках, греются на откосах обрывов. В палатке, в ботинках и кофре постоянно натыкаюсь на невозмутимые, холодные создания.

Лягушки начинают регулярные концерты, всеобщее хоровое кваканье. Запев приносится издалека, накатывает волной с верховья. Когда запевают в моем районе, мощность звука поднимается до пугающих дискотечных громкостей. Представляю, что они вдруг сговорятся, и нападут на меня... Ничто тогда не спасет.

Среди лупоглазых певцов различаются яркие индивидуальности: с хрипотцой или чуть подвывающие, писклявые или особо звонкие – почти до ультразвука. Всякий свободен высказаться. Нервно раздуваются клеенчатые шары по бокам бесстрастных лиц. Постепенно хор устает, песня слабеет, и уплывает вниз по течению к другим певцам. Лишь парочка особо впечатлительных ещё заходится, не в силах сдержать рвущееся наружу откровение. Думаю - это ярко-зеленые узорчатые красавцы с золотыми глазами. Они подходят на роль заколдованных принцев. Но кто теперь верит в сказки?

Потом наступает время ужей. Юркие ленты выскакивают из-под ног – куда не пойдёшь, словно собрались они здесь со всей поймы. Ужики разных размеров ползают компаниями, плавают, свиваются в клубки, нежатся на солнечных лысинках. Они идеальные, масляно-черные с оранжевыми пятнышками на головах. Все молоды и красивы. Милые, знакомые существа!

За ужами приходят черепахи. Этих я знаю только по анекдотам – что-то там происходит, - а кто-то ползет как черепаха. Или ещё что-то из древних греков - про быстрого Ахилла и неспешную черепаху. Здесь же с удивлением обнаружил, что черепахи довольно шустрые создания. Отловишь парочку, принесешь к палатке, отвернешься на секунду за кофром, а их уже и след простыл. Переваливаются неуклюже, однако бегают прытко, мгновенно растворяясь в траве. Да и в воде плавают так ловко, что даже ловят маленьких рыбок. Лишь на мелководье и можно их застукать прижав ко дну, когда им кажется, что спрятались. Восхищает старинный дизайн их крепких панцирей с допотопным орнаментом. Чистые артефакты - сродни каменным бабам и петроглифам.

Постепенно воздух, травы и листву густо населяют насекомые. Зудят разнокалиберные: перламутровые, сизые и черные мухи. Разноцветные жучки фантастических форм бегают туда-сюда мимо палатки, словно тут у них главный Бродвей. Огромные усачи и жуки-носороги, какие-то сверчки, пилильщики, прямокрылые, жесткокрылые и многоногие - неустанно возникают из травяных зарослей, словно являются покрасоваться. Неестественно громадные мохеровые пауки, гипнотизируя, таращатся с ветвей всеми восемью своими глазами. О маленьких паучках и говорить нечего – палатка, рюкзак и вещи покрыты их паутинными гнездышками, словно забрызганы белой краской. Одно радует – что не появились комары. Наведалась парочка серых кровопийц теплым вечером, попугала и исчезла. Но и без них хватает здесь насекомых, красивых и не злобных.

БУРЯ

Всегда мечтал увидеть настоящий весенний разлив, и вот – сбылось. Вода - без берегов. Мой холмик уже обратился в островок и стал убежищем для множества крупных муравьев. Они мечутся, суетятся, что-то там роют под палаткой. На что братцы надеются? Наверное, это я ввожу их в заблуждение. Но у меня рядом привязана спасительная лодка, я похитрее их буду. Чувствую себя немного Ноем. Так было и во времена Потопа. Народ женился, рожал детей, ходил в офисы, ел-пил, а тут - дождик начал крапать... Короче - потом все утонули. Никак не могу уговорить мурашей переползти в мою лодку. Спасемся вместе! Даже сахар там рассыпал – в пустую усилия. Придется им пару месяцев отсиживаться на ивовых вершинах. Не многие дотянут там до лета.

В разгар весны возникает однажды в воздухе состояние томной меланхолии. Молочно-серое небо затаивает недосказанность. Воды обретают в глубинах загадочный тон и густеют, как бульон. Природа затихает, тормозит, будто перезагружается система. По гнездам, норами и щелям расселись птицы, ужи, черепахи и жуки. У дна притихли рыбы. Молчаливые лягушки сонно дрейфуют по мелководью среди своей глазастой икры. Даже ловкая щука третий раз заходит на блесну – и мажет. Переключаются где-то шестеренки невидимой машины. В последний раз проверяются компоненты будущих жизней, что бы спокойно вариться им жаркое лето. Это беременность с переменой смысла. Как быстрая пуля несется теперь весна к главной своей цели. Вся цветастая суета до этого была лишь путем, а теперь явилась настоящая цель, оправдывающая сильнее убеждений. Словно в бездонной выси кто-то кладет руки на клавиши огромного органа, - властно, на все сразу, – и звучит беззвучный аккорд, составленный из всех немыслимых звуков. Ниоткуда разливается вокруг неземной просветляющий свет. Каждый красив в этом свете. И тварь смиряется перед высоким приказом, делаясь сосудом для чуда.

Теперь уже ничто не важно, ни холод, ни жара – приказ будет исполняться неукоснительно. Он выше желаний, выше настроений. Нет здесь слов и ассоциаций, а только восхищение и преклонение. Нет понимания чуда, неоткуда взяться, да и ни к чему оно, ведь дается воля. Так бывает каждую весну. Так было всегда - со мною или без меня – неважно. И так будет после меня.

А потом разразилась фантастическая буря. Молнии вспыхивали без пауз, угловатые, ветвистые, острые. Разрывая трепетное полотно дождя, они втыкались в разливы, крошили в щепу легкомысленно высокие деревья. Толстая кора тополей с треском отстреливалась мгновенно закипевшим соком. Длинные, свирепые горизонтальные молнии распарывали тучи. Казалось - будто разверзались трещины в небесах и наступал конец света. Гром звучал непрерывным тяжким гулом, будто в небесах заходились миллионы неутомимых барабанщиков. Ливень стоял сплошной стеной. В варварском ритме вибрировали струи. С порывами ветра тяжелыми валами ходили мокрые поля прошлогоднего тростника. Остатки вселенской весенней мощи разряжались в буре. Молниями - добавлялось силы, громом – подавались команды к началу.

Стемнело, но ярость стихий не истощалась. В неоновых вспышках вздрагивал испуганный пейзаж. Молнии теперь зажигались и внутри низких туч, фиолетовым светом обрисовывая их громоздкие контуры. Глаз невозможно было оторвать от этого буйства. В жизни не видел такой грозы!

Сердце наполнилось незнакомым ранее щемящим чувством, похожим на неуправляемую жадность. Хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь. До отчаяния, до боли хотелось навсегда отпечатать внутри лицо этой вселенской мощи. И если раньше в бурю накатывало страстное, до слёз, желание слиться с ней, взлететь с ветром, и кричать с громом, то теперь явилась незнакомая жадность. Насколько же это больше меня! Но совсем не страшно. Я был теплым комочком, дрожал вместе с мокрыми кустами, с травой и тростником. Но одновременно – я был неотъемлемой частью бесконечного мироздания. Я вспомнил вдруг, что всегда был его частью. И навсегда останусь. Смерти нет!

Никакими словами не передать кипящего внутри восхищения. Лишь намекнуть, а после – беспомощно помычать, разводя руками. Поймет только знающий. И если раньше я сомневался, для меня ли то или другое редкое явление природы, то теперь точно знал, что эта буря - для меня. Конечно, и для степи, и для деревьев, и для реки. Но для каждого из нас было особое послание. А для меня – моё. Зачем - не знаю пока, но должен был я увидеть…

А наутро непринужденно, мягко, нарочито лениво - словно ничего не случалось, на чисто вымытое небо выбралось солнце. Но я гляжу в бескрайние разливы и ясно вижу огневые зигзаги, слышу небесный гул. Это незабываемо, как ожег.

ТО, ЧТО БОЛЬШЕ СЛОВ

Неохватна весенняя степь, чуть раскрашенная горьким коричневым цветом, с прядями серебристых ковылей, с редкими, сиренево цветущими саксаулами. Лишь столбы с проводами намекают на расстояния и масштабы. Покой и очарование царят в просторе с ровной по кругу линией горизонта! Вольная степь вокруг и волнующееся жидкое небо над нею. В глубинах марева висит огромный орел, пониже – скользят угловатые соколики, а над землей экзотическими бабочками порхают немыслимой красоты удоды. Стоит среди степи трусливый суслик, фарисейски сложив лапки на животе. Всадник гонит вдали отару, обратившуюся в мираж, повисшую над землей - словно овцы летят невысоко и пьют расплавленный воздух. Грачи в рощице акаций облепили каждое деревцо десятком гнезд, галдят, крутят мне вслед головами. Бусинами на нитях проводов расселись кукушки. Твердят нестройно хором свою короткую песню.

Степь, где глазу, кажется, не за что зацепиться. Степь чарующая так, что парень из местной деревни говорит о ней, как поэт: - «Был я в Вологодской области и ужаснулся. Сырость там и мрак в хмурых лесах. А тут – размах и дали. Вольно дышится здесь распахнутой душе».

Среди соленой степи множится речушками и протоками, разливается ериками просторная волжская пойма. Полосой деревьев, лозняком и камышами помечены берега. Иногда вплотную подступают к ним песчаные барханы. Но дышит и живет пойма приливами и отливами весенних паводков. И нет больше такого места в необъятной России!

Как же сосуществуют во мне одновременно и буйная эта весенняя степь, и весенний Кольский, с метелью среди колонной тайги, с метровым снегом и звездочками во льду? И - весенняя Ладога с ломаными торосами в шуге? И - весеннее Спасское с нитяными веточками плакучих берез над проталинами? Где же ты - настоящий мой дом? Нет такого места, где хотелось бы задержаться. Сроки наши отмеряны - они так катастрофически, они так мудро коротки.

Дом наш не на земле. Тут лишь временный приют для понимания и для исполнения данной нам свободы. Нить не порвется - пока нас терпят. Но всё равно – аккуратнее бы надо с землей, рачительнее, по совести. А совесть – это правильное отношение к собственной жизни и жизни других, к природе и вещам. Совесть – это понимание закона, места, задачи и ответственности.

А жизнь – это когда лежишь в зеленых брызгах молодой травы над разлившейся рекой. В винном золоте вязнет закат. От воды тянет прохладой, что бы ты не забыл про своё временное тело. Щедрая благодать разливается вокруг даром, наполняя каждое дыхание. Поведёшь взглядом по нечеловеческой красоте, поднимешь глаза к небу, и поймешь, что - живой. Поймешь, что ты - не голодная тень между ускользающим прошлым и неясным будущим. И не страшно тогда умереть и ответить - Отец не обидит.

Истина больше слов. На деле - всё просто: бьется на песке пойманная щука, а я заворожено гляжу на свою алую кровь, которую смывает с прокушенной руки весенний поток, вихрит, и спокойно принимает в себя. Вот, собственно – и всё.

Журнал МПР РФ «Государственное управление ресурсами» №4.2006

2005©Text by Victor Gritsyuk

Редакция - февраль 2007

Источник: http://wildrussia.livejournal.com/14856.html