ВРЕМЯ БОЛЬШИХ МАСШТАБОВ
С лосем мы так и не встретились - разминулись во времени. Его глубокие следы на песчаной полосе берега ещё свежи, ещё не осыпались их ровные края: не больше двух часов назад прошагал тут лось.
Не знаю,напуганные его тяжёлой поступью, взлетели ли эти одиннадцать лебедей,что разворачиваются сейчас по ветру над моей головой?
Мне ясно видны их нежные, мягкие гузки с нелепо торчащими из пуха черными ластами. Не знаю, вспорхнул ли тогда молодой выводок тяжёлых, белых с чёрным глухарей, суетливо замелькавших по подлеску? Не знаю,встрепенулись ли эти три десятка уток, заволновались ли, шумно стартуя и разбрызгивая воду быстрыми крыльями, а потом чертя близкий круг в небе? Не знаю, запрыгал ли лениво и неспешно в чащу пожилой заяц,демонстрируя светлое пятнышко на своём заду со смешным хвостиком?

Мыс лосем разминулись всего на несколько часов, а что это - несколько часов? Пустяк, которым на фоне долгой истории тайги, реки и сопок можно и пренебречь. С точки зрения времени больших масштабов получается, что шли мы тут с лосем рядом. Он кивал мне лопатами своих готических рогов,а я сторонился, пропуская его вперед, там, где лес вплотную подобрался к реке. Мы шли - значительные, неспешные и молчаливые. Его большой карий глаз глядел на меня доверительно, как на старшего брата, и я сказал ему, что не все люди одинаковы, что есть среди нас и убийцы.

«Держись-каты лучше подальше от нашего неверного племени», - говорил я ему. Именно это и должен был сказать, всегда готовился. Он понимающе кивнул и,шумно ломая ветви, свернул в чащу, - чтобы не привыкать, чтобы не успела между нами зародиться дружба.
Но мы разминулись... Лось брёл одиноко, оглядываясь и прислушиваясь: где-то неподалёку гуляла медведица с двумя годовалыми медвежатами-несмышлёнышами, игривыми и любопытными, — с ними лучше не встречаться. Лось заметил мои вчерашние следы. Остановился, шумно втягивая воздух ноздрями, и догадался,повинуясь необъяснимому предчувствию, что я пройду здесь позже.

Встретиться- это судьба, начало новой ситуации. Не окажешься в нужном месте в нужное время — и не заветвится нить новых событий, неожиданных возможностей. Лучше ли от этого, хуже — неизвестно...

НОЧЬ
Быть фотографом пейзажа — не самый плохой способ научиться понимать и чувствовать настроения природы. Есть, конечно, и другие способы — быть,например, лесником, геологом или ботаником. Но это всё дела прикладные,задача которых изучить неумолимые законы природы, чтобы потом воспользоваться ею. Искусство пейзажной фотографии почище в своём отношении к натуре.

Сегодня слушал у реки ночь: справа, совсем рядом, лепечет ручеёк, словно купают младенца, тонкая, нежная струйка вытекает из болота в реку. Слева разливается низкий гул водопада, хотя до него по прямой - не меньше пяти километров! И всё равно — такая отчётливая тишина вокруг, что не рассказать. Щебетание ручейка и шум водопада, естественные составляющие этой тишины. Случайные редкие звуки лишь подчёркивают её безмерное могущество. Тишина материальна, как магнитное поле. Звуки в ней обретают индивидуальность, чистоту и нюансировку, саму тишину ничуть не затрагивая. Вот ухнула сова на ближнем заливе, заскрипели крыльями в полёте гуси, крупная рыба плеснула, и сразу же испуганно, дробно засуетились мелкими всплесками мальки.

Сижу на мостике над водой — тёплое, живое существо — и немного зябну в туманном выдохе реки. Плоть от плоти этого мира, из праха созданный и в прах идущий, наверное, имею я, как и всё тут,неукоснительную внутреннюю программу. Исполняю ли я её так, как река,лес или небо? Или я единственный свободный на всей этой земле-машине? Нет, никак не порвать незримые нити, связывающие нас.
Ощущаю себя немного рекой. Много - кажется не очень правильным, да и страшновато. Я- река. Холодная, прозрачная вода. Но ещё не совсем ясно, вся ли ярека, или только часть, что движется здесь вниз к водопаду. Плечами чувствую песчаные берега, играя покачиваю длинные щупальца водорослей.Ну, вот - уже точнее: я - только часть реки, которую могу без страха вместить.

Теперь я — эта маленькая струйка, что вливается в реку. Я - немного за ней и немного в реке, а потом растворяюсь. Я -само журчание, смысловой центр собирания вод из болота и растворения в реке. Я - сама струйка, бесконечно бегущая и хрустально лопочущая, а не пробежавшая и растворившаяся. Я — её движение вместе со звуком, и её форма, и немного — пространство под ней.
Звуки отмечают маленькие события. Заволновались, закрякали, забили по воде крыльями утки, —наверное, бродит по берегу лиса. Далеко, с эхом, дудят в фаготы длинных шей лебеди. Они родились и выросли тут в безопасности, а к зиме полетят навстречу гибели. А вся их дальнейшая жизнь - смертельный риск. По южным камышам будут прятаться мордатые охотники с отмороженными глазами. Они убивают не от голода или нужды и поэтому не жалеют патронов.

Кажется, можно часами неподвижно просидеть в тишине,поворачивая голову на редкие звуки, бездумно глядя в звёздное небо, на контур сопок и гладь реки. Что нового можно сказать о тайге? Лес, небо,вода, камни и звуки — голоса зверей и водопадов. И тишина, и шелест, и жужжание мошкары. Вот и всё. Зачем здесь человек?
Сижу неподвижно, и словно вливается в меня что-то, что не высказать и не описать. Сказать«покой» - неточно. Сказать «гармония» — чуть ближе, но мутноватое слово, заношенное. Ну, пусть будут - гармония и покой. Словно обменялись мы с тайгой некоей энергией, она коснулась меня нежно помоему разрешению, по желанию, а точнее — по моей просьбе. И улетучилась суета, осталось вечное. Банально, но иначе не скажешь. Будто в вымытый сосуд налилась родниковая вода. Ничто не беспокоит, не тяготит, -растворяешься в неспешном сильном течении, проходящем через тебя.Неправда, что мы чужие друг другу. Верю, что и обо мне тоже есть замысел. Всё скупее слова, всё глубже чувства. Непередаваемо.

БУРЯ
Наблюдаю,как большая кумжа выстреливает из пенящегося водоворота: взмывает,извивается, подруливает хвостом, пытаясь войти в падающую между скал тугую струю. Попадает не сразу, - отбрасываемая потоком, падает,отдыхает немного в глубине бурления вод, и вновь прыгает. Наконец точно попадает в центр струи и, мощно двигая телом, проскакивает по ней вверх, в следующее бурление. Невероятно. Рыба, а немного — птица. И не передать этого фотографией, — бедны её средства, — можно только видеть.Сижу на тёплой скале над столпотворением вод, вдали высится гора, над головой быстрое небо, ветер бодрит мокрой пылью, — и начинаю понимать подвиг кумжи.
Потом в верхнем мелком плёсе она ещё долго будет высоко выпрыгивать над водой, гася возбуждение от тяжёлого подъёма.
Чувствую её радость жизни, её волю, побеждающую стихию. Это и есть цель, достижение и победа. Никто не сделает этого за неё.
Эту победу ни купить, ни украсть невозможно.

Солнце скатывается за гору, тень наползает на водопад, усиливая фантастичность пейзажа. В синем полумраке летящая вода несется белой метелью. Сталь холодного неба отражается в мокрых скалах. Быстро-быстро приближается ночь. До моей избушки не менее семи километров по таёжной, неверной тропинке, что в темноте множится, ветвится, исчезает прямо из-под ног.Черна, непроницаема глухая стена столетних елей. Ветер злеет, и в сумраке затевается буря с ливнем, с качанием деревьев с такой невероятной амплитудой, что остаётся лишь удивляться их гибкости и прочности. Словно бурление водопада заразило лес, и теперь это я — кумжа, сквозь тугие струи непогоды выстреливающая к своей цели.

Толстый сук с сухим треском ломается перед лицом и падает на тропинку, словно кто-то невидимый кидает мне его для предостережения. И это — вместе с шумом леса и темнотой рождает внутри невольный страх. Да ещё эта медведица с медвежатами — она именно тут и живёт. «Только не медведь,только не медведь», — как заклинание твержу на ходу. Вглядываюсь во мрак, и в тёмных силуэтах подлеска воображение представляет пугающие фигуры. «Пусть волк, кабан или росомаха, но только не медведь», — прошу я кого-то. С медведицей не договоришься. Рядом валится дерево, громко обламывая ветви. Жутковато ночью в бескрайней тайге, когда шум и ярость. Некому крикнуть — «Ау!». Никто не услышит и не придёт на помощь. Несусь по тропинке почти бегом, словно падая вперед, мокрый от дождя и пота. Но нет на сегодня других вариантов.
Наконец выскакиваю на зимник, и напряжение чуть отпускает. Лесная дорога пошире тропинки,тут нету над головой потолка из взбесившихся крон, а чинно кивают по краям деревья, на фоне тёмного неба вырезан их силуэт.

Буря бесновалась, долбила в крышу дождём, и от её ударов плакала, скрипела избушка. Никак не мог заснуть — думал, раскатает стихия мой домик по брёвнышку... А утром облака нервно бежали на север, сквозь них проглядывало солнце, и среди дальних дождей как нарисованная висела чёткая, двойная радуга. Новый день — и всё по-новому.

ЗАПАХ ЗИМЫ
За ночь буря много повалила деревьев в лесу. Сорвала жёлтый праздничный наряд с тайги, и теперь носятся листья, планируют, будто жёлтые мотыльки. Главное — ни один не повторяет траекторию другого, все летят по-разному. Жёлтый ковёр укрыл землю. Среди осенней метели спряталась запоздалая, сиреневая с жёлтыми пятнами бабочка, похожая на сдвоенный лист. Те редкие листочки, что остались ещё на голых ветвях берёз и осин, уже не жёлтые, а звонко оранжевые. Трепещут на ветру как аплодисменты. Вода в реке настоялась на листьях и обрела новую ноту —грустную кислинку поздней осени. К привычному её вкусу хвои и мхов добавилась ломящая зубы яблочная морозность. Ко всем таёжным запахам добавился запах зимы.

К ночи по очистившемуся небу разлилось северное сияние. Началось оно с правильного места, с севера и безоговорочно заняло сразу всю небесную сферу. Цвета вспыхивали от фосфорно-зелёного до краплака. Сквозь сияние пролетали крупные,неспешные метеориты, не как обычно - прочерчивая в долю секунды небо наискосок, а тяжело, медленно, отвесно вниз, оставляя за собой кровавый дымный след. Интересно, что думают учёные, опасно ли, вредно ли для здоровья стоять ночью среди тайги, задрав голову вверх, и, открыв рот,наблюдать танцы небесных огней?

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
Последний день получился самым длинным и ярким. С утра, как обычно, то дождь, то солнце в разных пропорциях, и злобный юго-западный ветер. К девяти часам распогодилось, затеялся рваный, неровный свет с красивыми облаками. Несмотря на ветер, удалось сделать несколько удачных кадров.Но я не разгонялся в съёмке: три последние плёнки оставил на водопад.Собрался быстро - рюкзак, штатив, бутерброд.
Возле избушки, словно не замечая ничего, деловито ковырялась в траве знакомая красавица-белка. Подняв голову, она, наконец, глянула на меня и нехотя отошла к ближнему дереву. Запрыгнув на нижнюю ветку, белка изогнула хвост вопросительным знаком и, вопросительно глядя мне в глаза,элегантно приподняла переднюю лапку, словно бы кокетничая. Но я экономил плёнку на водопад, торопился к нему, пока не ушёл свет.

Вот и первый брод через ржавый ручей, от которого открывается прекрасный вид на болото с деревьями и островком. Поглядел на близко стоящие берёзы, и вдруг ёкнуло внутри — в пяти метрах от меня на голой ветке сидела огромная серая птица с человеческим лицом: квадратная, большая голова, высокие брови над удивлёнными круглыми глазами и ещё — бородка клинышком. Ну, вылитая птица сирин. Она сидела так, как можно было только мечтать фотографу. Картинно вписывалась в пейзаж. Не горбилась,как обычно сидят птицы, а держалась на ветке прямо. Я глядел зачарованно, не дыша, а она грациозно вертела головой и моргала жёлтым глазом, словно не было меня, стоящего напротив. Это та бородатая неясыть (strix nebulosa), «призрак севера», которая по ночам ухала и кричала как ребёнок возле моей избушки.
Фотоаппарат был в рюкзаке за плечами, но сфотографировать сову панорамной камерой было просто немыслимо. Тут нужен телеобъектив. Да и плёнки было мало, так что оставалось только смотреть широко раскрыв глаза, чтобы налюбоваться и запомнить.
Минут через пять нашего взаимного разглядывания птица наклонилась, словно падая, и скользнула вниз, беззвучно распахнув такие огромные, такие прекрасные крылья, какие рисуют у ангелов на иконах.Почти коснувшись травы, она взмыла вверх, пролетела метров пятнадцать и, усевшись на дереве у тропинки, начала, как обычная птица, перебирать перья на боку. Она никуда не торопилась. Но торопился я, и мы расстались навсегда.

Но сюрпризы в тот день не кончились. По оранжево-красному ковру клюквенного болота, между сухих чёрных ёлочек брели ладно скроенные из сильных мышц лось и лосиха. Их совершенные контуры гармонично вписывались в очертания сопок, и стало ясно, что во всём «таёжном дизайне» есть единый стиль, что работал тут один художник. Рога у лося были грубые и одновременно элегантные, как старинная бронза. Он остановился, величественно повернув голову, и пристально посмотрел на меня. Вот мы и встретились в последний день моего путешествия. Но даже сфотографировать тебя, брат, не могу. А может, так и было задумано, чтобы я не смог никому растрепать лесные тайны? Может, специально подарено мне всё это в последний день, когда я как бы перестал быть фотографом? Лось, чуть наклонив голову, угрожающе двинулся в мою сторону, и я сразу почуял нутром — пора уходить. У них сейчас гон, и лоси отчаянно смелые, бесшабашные.

Удивительное я испытал облегчение, когда сделал последние панорамные кадры у водопада, ощутил даже некий подъём - ведь и день последний, и плёнка последняя, и хватило её ровно на всё путешествие — почти идеально всё сложилось. Хороший конец, как говорят философы, надо ценить больше, чем хорошее начало. Теперь можно почувствовать себя обычным туристом, без внутренних задач и обязательств. Гуляя можно двигаться к дому, праздно разглядывая пейзаж, а не суетится больше с камерой и штативом, ловя свет в неверных окнах туч.
К вечеру умирились стихии, но никак не отпускало волнение последнего дня. По бледно-голубому небу ползли маленькие облачка — настоящие розовые пирожные, и в свете заката пейзаж представлялся нежным и благостным.

Богата поздняя осень красками, щедра на дожди и ветра, на сияние ночного неба и седины утреннего инея. А я всё гляжу и гляжу, жадно впитывая её картины, боясь что-нибудь пропустить. Осень длится и длится, багрецом и охрой раскрашивая дальние леса, и даже чуть устаёшь от неисчерпаемости её богатств. Уже наполнен доверху — такая вот моя небольшая мера.
И значит — время уезжать.

Национальный парк Паанаярви. Сентябрь, 2004.
2005©Текст и фото Виктора Грицюка