Начну с того, что расскажу стихотворение одной удивительной девочки-аутистки, никогда не жившей жизнью обычных детей, тяжелого ребенка-инвалида, всеми возможными комиссиями признанной таковой... Когда-то у меня было яркое, глубокое впечатление от знакомства с нею, и до сих пор, если могу, этим впечатлением делюсь... Жизнь таких детей рождает вопросы, касающиеся не только их самих, но и нас. Соне сейчас 13 лет, она не может говорить – по психологическим причинам. Но вот ее стихотворение: «Что заставляет уходить в бессмертье Мельчайшие частички бытия? Их разделяют звезды и столетья, И вместе с ними исчезаю я. Но исчезая, во Вселенской книге Я оставляю четкие черты. И в каждом атоме, и в каждом миге Меж мной и Вечностью наведены мосты». Эта девочка-инвалид не может очень многого, даже почти ничего не может из того, что могут другие дети и взрослые. В то же время это стихотворение (которое, пожалуй, могло бы здесь быть и эпиграфом) показывает, что она может что-то, чего не можем мы. Может быть, она знает то, чего не знаем мы. И она имеет судьбу, как бы сложенную из другого материала, чем у большинства из нас... ...С Соней я познакомился два с половиной года назад. Ей было тогда еще 10 лет. И это знакомство произвело на меня, как говорил в начале, глубокое впечатление. Девочка - аутист, имеет статус инвалида, и совершенно беспомощна в жизни. На момент знакомства, например, она не была способна полить цветы из лейки, в которую уже налита вода. И не потому, что у нее что-то с руками, а потому, что она (по психологическим причинам) не могла совершать произвольные действия - действия, определяемые ее волей и сознанием. Одна нейропсихолог, работавшая в том же лагере реабилитации, и знавшая Соню уже не первый год, упорно не верила в возможности этой девочки, и характеризовала ее: девочка - имбицил. Имбицил – это гораздо хуже, чем дебил. Это глубже деформация, ниже интеллект. «Я никогда не поверю, - говорила нейропсихолог, - во все то, что приписывают Соне». Соне приписывали многое – здесь и сейчас не буду перечислять. (Например, опыт клинической смерти в возрасте шести дней, еще в роддоме, который много позже, будто бы она описала, и др.) Я не знал, как относиться ко всему этому. Но со временем я убедился, что все, что Соне приписывают, справедливо. Я разговаривал с нею через письмо. Она не могла и до сих пор не может, говорить. Не может сама и писать. Но письмо доступно ей, если мать или педагог слегка касаются ее руки (психологическая, а не физическая поддержка). И вот мы «говорили» с нею через письмо, и меня поразил богатый внутренний мир Сони, может быть, даже уникальный внутренний мир. Это особая тема, я никогда, наверно, не забуду это открытие. У девочки, поведение которой, действительно, могло казаться «имбицильным», отрешенной, неконтактной (когда вы обращались к ней, она вела себя так, будто вас не было вовсе), неадекватной – внутренний мир – реальность. Он не подделка со стороны близких, не чья-то фантазия, он на самом деле имеет место. Соня пишет мне (автору - Сошинскому) свой вопрос: «Вы что думаете: как получаются счастливые люди? Вы счастливы? Совместимы ли счастье и болезнь? Счастье личное и тяжелая жизнь в стране?» Мать касается пальцем тыльной стороны руки – поддерживает Соню психологически... Приведу некоторые ее высказывания (афоризмы) возраста восьми лет. Какой ответ можно ждать от девочки этого возраста, на вопрос: что такое, по ее мнению, «наука», да еще если ее интеллект некоторые психологи приравнивают к уровню имбицила? Соня дает определение не детскими словами: «Наука – это система знаний, основанных на сомнении». Кто знаком с науками изнутри, удивится точности слов. Сомнение – один из методологических столпов науки (другой – вера). Но девочку спрашивают дальше. А что такое «мысль»? Как она определит свое понимание «мысли»? Когда Соню вы спрашиваете, она не смотрит (не может смотреть) на вас. Когда пишет ответ – не смотрит на лист бумаги. Смотрит в сторону, порой – противоположную. И где-то у себя за спиной пишет. Вновь она дает свой ответ (повторяю, ей было всего восемь лет): «Мысль – есть самая великая, после любви, сила в мире». А что такое стыд? «Стыд это огонь, выжигающий грех из души». Ну а что же такое сама «душа»? Кто из нас, взрослых и умных, решится ответить на вопрос, что такое душа? Я не решусь. Едва ли придумаю что-нибудь, кроме тавтологии. Соня пишет: «Душа – это пустое место в человеке, которое человек может заполнить Богом, или сатаной». Соня с шести лет пишет стихи. С того возраста, когда родители впервые узнали, что девочка понимает человеческую речь (прежде думали, что не понимает ничего), и даже откуда-то умеет (научилась) читать, хотя ее не учили. В восемь была проблема научить ее пользоваться ложкой. Девочка сидела перед полной тарелкой, и была голодна, и ложка лежала тут же. Но она не может взять ложку и кушать. Она плакала от голода – и была абсолютно беспомощна. Она не могла сделать этих произвольных действий. И мать должна была ей говорить: «Соня, возьми ложку». Тогда лишь Соня была способна ее взять. «Зачерпни». Зачерпнула. «Неси в рот». И так далее. Вот было ее состояние вблизи восьми лет. В этом-то возрасте она и написала, например, такие три строки: «Люди разные, как звезды Я люблю всех, Сердце вмещает все звезды Вселенной» А также написала: «Мне нравятся ночь и день. Мне нравится их непохожесть. Их шитость тоже нравится мне, Шитость звёздами и Солнца лучами. Мне нравятся их чудеса и тайны. Шитость великой Книги событий, Книги, которую пишет Бог о мире». Приведу еще ее стихотворение восьми лет, времени ее великой беспомощности в самых простых делах: «Мне страшно. Голова гудит. Там мечутся слова и просятся уйти. «Пусти нас, Соня, в мир пусти!» Но рот мой на замке, А ключ к замку в мозгу— И как его достать? Ну помогите ж мне! «Яне хочу немой остаться, Но страх засовом запер рот. Слова рождаются, живут и чудеса творят В мирах, что в голове я создаю… И вот Вконце концов и умирают. Чтоб им жить, Их надо в мир, вовне пустить. Но как? Скажите мне! А вдруг их люди не поймут? Сквозь рот мой проходя, Изменятся слова, их мир не примет, Оттолкнёт, а вместе сними— и меня? Как жить? Мне страшно. Голова гудит». Читая такие стихи, и в то же время видя предельно беспомощную девочку, да еще и неадекватную, невольно возникает много вопросов, но уже за пределами социальных проблем детей-инвалидов, юридической поддержки их семей, за пределами проблем реабилитации этих детей, коррекционной помощи им, психологической помощи родителям. За пределами вообще всего этого очень емкого, важного и нужного внешнего круга – вопросов, так сказать, другого порядка: и о нас, и об этих детях, о том, что нас разделяет с ними, и что объединяет. Вот стихотворение Сони, по-прежнему не говорящей и беспомощной, но уже в тринадцать лет: «Мне почему-то очень надо Стекло бордовое заката В оранжевое утро превратить. Своею радостью окрасить Дома, заборы, Плачем и слезами Омыть все окна и дороги. Весь мусор жизни Мощным током крови Снести и в своем сердце сжечь. И это все не жертва, нет, А просто помощь заблудившемуся миру». Итак, этой девочке-инвалиду хочется помочь заблудившемуся миру? Слезами его омыть, радостью окрасить, а током крови сжечь мусор жизни, который скопился в мире? Здесь возникает вопрос, о котором я уже упоминал: что же следует считать инвалидностью не в прагматическом социальном смысле, а в более глубоком значении, с которым мы с очевидностью встречаемся в примере Сони (и не только ее)? Как отличить, что перед нами: глубокая неполноценность ребенка? Или особый путь человека перед Богом, драгоценный путь? - Наше достояние и милость Божья к нам? За то, что у меня смог возникнуть такой вопрос, я благодарю всех детей-инвалидов, с которыми встретился в жизни. 1.02.2007 г. (Полностью - статья о детях-инвалидах: см. ссылку на источник материала.)
Источник: http://www.pravmir.ru/printer_1895.html |