Зная, что Великий пост, и одеваться надо скромнее, купил я дешевые туристские ботинки, а длинное пальто искусственной кожи и бобровую шапку решил не менять. Это ведь была моя повседневная одежда, и я посчитал её достаточно скромной. Разве мог предположить я, впервые попавший в действующую обитель, что московский мой наряд так резко выделится среди скромной одежды печорских прихожан.

Первым делом в обители пришлось встретиться с отцом благочинным, огромным, бородатым украинцем с громовым голосом и пронзительными карими глазами. Мы стояли посреди просторного монастырского двора. Не зная как вести себя с монахами, в почтении снял я тогда шапку, и мял её неловко в руках, пока монах, будто невзначай, не заметил, что - «в мороз можно бы и шапочку надеть». Да ещё про пальто сказал, что красивое очень.

От робости не смея поднять головы, просился я пожить в монастыре, говоря, что ближе хочу быть к службам, к святыням. «У нас - не просто жить надо. Работать надо, и молится. Ты вот когда последний раз физически работал?» - спросил он, при этом взяв мою руку и внимательно оглядывая ладонь. «Да, э… лет десять назад» - нетвердо солгал я, украдкой глянув ему в глаза. «Знаешь, работы у нас тяжелые, простые, на кухне мыть, лопатой кидать, а у тебя и мозолей то на руках нет. Думаю, лучше будет тебе пожить в гостинице, а на службу ходи в обитель. Поусердствуй уж». Побрел я тогда, непонятый, немного даже обиженный, устраиваться в городскую гостиницу.

Службы Великопостные начинались в четыре часа утра и были долгими, монотонными. Темно в храме, холодно, а еще ботинки новые несчадно жмут. Когда все опусклись на колени, испытывал я даже некоторое облегчение. Но каким же твердым был этот каменный, стылый пол. Монахи, на разные голоса повторяли бесконечно одни и те же молитвы, и без счета твердили – «Господи помилуй. Господи помилуй. Господи помилуй». Народу было не много, все больше старики да старухи. Пряный запах ладана мешался с тяжелым людским духом. Изредка, хриплыми голосами вскрикивали бесноватые, и тогда я сжимался от суеверного страха. Духовный мир казался мне пугающе близким и опасным. Но молитва продолжалась, и мало кто обращал внимания на крики. Прихожане изредка и настороженно поглядывал в мою сторону. Сдвинувшись за колонну, я прижался к раке преподобного Карнилия, и, почувствовав себя спокойнее у мощей святого, простоял там всю службу.

(с) Photo by Victor Gritsyuk Местные старушки

Потом была встреча с иеромонахом. О нем говорили, что он таинственно разумеет смутные дебри души заблудших интеллигентов, в отличие, от известного уже тогда отца Иоанна Крестьянкина, к которому больше шел простой народ. Даже приблизительно я не представлял, о чем буду говорить с монахом. Не было никаких слов, лишь тяжелый ком стоял в сердце. Какое то смутное и томительное неудобство ощущалось в душе. Я ждал его в специально отведенной для посетителей комнате, где много было и другого ожидающего народа. Он появился в дверях, ведущих к монашеским кельям, высокий, худой, даже немного болезненный, с большими усталыми глазами. Мы присели рядышком за длинный стол, накрытый не новой, с ножевыми порезами, серой клеёнкой. Посреди стола стоял казенный графин с гранеными стаканами. Не вспомню, как начался разговор, но слезы сами потекли из глаз, и странно было, что я ничуть не стеснялся людей, нас окружающих. Неожиданно в комнату заявился милиционер и дотошно стал проверять штампы прописки в паспортах у всех присутствующих. Меня он, почему-то, обошел.

Увидев мои слезы, иеромонах увел меня в дальний коридор, где мы присели под лестницей, на скамье у большого окна. Я говорил ему, что грехи мои огромны и, что нет мне никакого прощения. Говорил, что страшно приходить таким, как я есть сейчас, к Богу. Что большое это обязательство, и нет сил его понести. Говорил, что боюсь. Говорил - приду вот, назовусь своим, и сорвусь, предам или изменю. Ещё что-то путанное говорил, несвязное. А слезы текли и текли без удержу, словно сами по себе. От батюшки исходило мягкое тепло, плавило сердце и понуждало говорить только главное, словно был он мне отцом или близким родственником. Иеромонах взял меня за руку и как-то легко, тихо, но так, что сразу поверилось, сказал – «Грехи твои, брат – пузыри мыльные. Вот покаялся ты искренне перед Богом, и нет их. Не греши только больше. Старайся, а Господь поможет по твоим молитвам и стараниям. А если упадешь, что часто случается с испорченной природой человеческой, то мы тебя в самом низу за пяточку подхватим. А что живешь ты жизнью семейной, да ребеночка имеешь, так это же благодатный луг альпийский. Знал бы ты, как наверху дует». И замолк вдруг, глядя в пустое пространство перед собой, словно там возникла вдруг некая, лишь ему видимая картина.

И стало мне тогда так легко и покойно, и такая вселилась вера в это неожиданное - «мы». Не сирота я, оказывается, в злом мире. Не один на целом белом свете, а есть ещё «мы». В благословенных кельях Печерских, в сохранившихся обителях и храмах поруганной земли нашей, на ледяном ветру духовном, хранится и делается нечто важное, важнее чего и в мире нет. Без чего – смерть.

Словно освобожденный от тяжелого рабства и страха возвращался я назад, в страну несвободы. Возвращался иным, свободным, окрыленным и преображенным. Кто из людей может дать или отнять у меня свободу моей совести? С нами Бог, и кто против Него сильнее. А что мы рабы Господни, так это нормально, - ведь Создатель Он наш и Питатель. Ничего без Его воли не происходит, и ничего ни случается случайного, но «всякое деяние благо и всякий дар совершен – свыше есть».

(с) Photo by Victor Gritsyuk Елеопомазание схимника

2001©Victor Gritsyuk

Источник: http://wildrussia.livejournal.com/25282.html